Ехал-ехал я в Иваново
и не мог всю ночь уснуть,
вроде гостя полузваного
и незваного чуть-чуть.
Ехал я в нескором поезде,
где зажали, как в тиски,
апельсины микропористые -
фрукты матушки-Москвы.
Вместе с храпами и хрипами
проплывали сквозь леса
порошок стиральный импортный,
и кримплен, и колбаса…
Шел наш поезд сквозь накрапыванье,
ночь лучами прожигал,
и к своей груди, похрапывая,
каждый что-то прижимал.
Прижимала к сердцу бабушка
сверток ценный, где была
с растворимым кофе баночка.
Чутко бабушка спала.
Прижимал командированный,
истерзав свою постель,
важный мусор, замурованный
в замордованный портфель.
И камвольщица грудастая,
носом тоненько свистя,
прижимала государственно
свое личное дитя.
И такую всю родимую,
хоть ей в ноги упади,
я Россию серединную
прижимал к своей груди.
С революциями, войнами,
с пеплом сел и городов,
с нескончаемыми воями
русских вьюг и русских вдов.
Самого себя я спрашивал
под гудки и провода:
«Мы узнали столько страшного -
может, хватит навсегда?»
И еще мной было спрошено:
«Мы за столько горьких лет
заслужили жизнь хорошую?
Заслужили или нет?..»
И всем горьким русским опытом,
перекошен, изнурен,
наборматывал, нашептывал,
наскрипывал вагон:
«Все что чудится, то сбудется,
за первым же мостом,
что не сбудется – забудется
под ракитовым кустом».
(с) Евгений Евтушенко
